Дни и ночи у мартеновских печей

По железной дороге, которая полудужьем опоясывает Златоустовский металлургический и потом ныряет в междугорье, запыхавшиеся усталые поезда везли с фронта раненых, а им навстречу по другой колее бежали тяжёлые эшелоны с танками и орудиями.

В мартеновском цехе, одном из самых старых на заводе, висячие садочные машины с облизанными огнём хоботами, словно мамонты, ворочаются над площадками, суют мульды с шихтой в огненные зевы печей.

На дворе морозная ночь, а у печи жарко: идёт доводка плавки. Подручные бросают лопатами в печь известь, одежда на них дымится, пот — ручьём. Сталевар Иван Стругов машет рукой, останавливая подручных:

— Порядок!

Постоял в задумчивости, покусывая пшеничный ус, и подошел к плите, над которой первый подручный уже выливал в чугунный стаканчик из длинной стальной ложки взятую из печи пробу.

— Ну, голубушка, живо присылай анализ! — командует тихо, но жестковато Стругов пирометристке Ане Игольниковой, девочке в синем халатике.

Лаборантка щипцами подхватила стаканчик с застывающим в нем металлом и упорхнула, будто её тут и не было.

Иван Савельевич нервничал, войлочную шляпу с синими очками отбросил, полотенцем обтирал лицо, посматривая на мастера Бубнова, который с иронической улыбкой вышагивал по площадке, ожидая вестей из лаборатории. Тот держится с достоинством человека, знающего себе цену. Всем видом демонстрирует спокойствие, как бы говоря: суетиться нечего, все будет в порядке.

Стругов строг, любит ювелирную точность в исполнении всякой, даже мелкой работы. Подручные у него вышколены, дело знают до тонкостей и чаще всего слышат от бригадира ходкое в ту пору слово: «Даёшь!»

В раздевалке, где начальник смены проводит оперативки, Стругов обычно сидит, притулившись к стенке, голоса не подает. Если скажут ему: «До конца смены, кровь из носа, надо выпустить со второй печи плавку!», — отвечает односложно: «Постараемся». И опять как в рот воды набрал. Зато, поднявшись на площадку, преображается. Подмечает всё, что не сделано теми, от кого приняли смену, и работает вместе с подручными до седьмого пота. За семь часов выпускал Стругов плавку. По тем временам такое достижение было куда как не частым.

А ночь плывет над цехом. Отсветы от выпускаемых плавок зарницами бросаются ввысь, поджигая кромки туч. В разливочном пролете тоже горячка: там, где слитки поостыли, их выбивают из изложниц. Потом, когда они возьмут цвет синевы, набрасывают цепи, и краны, подхватив их, осторожно кладут на тележки рядком.

На второй канаве все готово к выпуску плавки. Женщины, которых называют канавщицами, уже отошли в сторонку. Работают они почти все время в горячей среде. Канава ещё не успевает толком остыть, а они уже спускаются в нее, и мелькают в их проворных руках маленькие кельмочки, шамотные сифоны, позванивая, ложатся в гнёзда-кресты. В наклон работают до тех пор, пока не закончат своё дело. Потом в раздевалке будут долго растирать занемевшие поясницы.

Тут же, невдалеке, ковшевой уже пробует прилаженный стопор, ещё раз залезает на ковш, садится на закраину и осматривает механизм, чтото прикидывая, командует своему помощнику. Тот нажимает на изогнутый рычаг, стопор приподнимается, и ковшевой по одному лишь ему известным приметам определяет: сделано все как надо.

Вот уже и мостовой кран, стальное чудище, качнул лапы-крюки, и они поползли к ковшу. Плавка на второй печи готова: подручный, подходя, дважды ударил железякой по висячему куску рельса. Захлопал крыльями голубь, сорвавшийся откуда-то из-под крыши.

Все собрались за печью. Здесь душно и жарко, как в парилке. У желоба подручные с маху бьют кувалдой по ломику, пытаясь пробить летку. Но, видно, намертво спекло утрамбованный магнезит.

Начальник цеха Малышев пулей вылетел на площадку и, сложив руки рупором, закричал в сторону первой печи:

— Молодцова сюда! Сию минуту!

Федя Молодцов, подручный на первой печи, в этот момент пил студёную газировку. Услышав, что его зовет начальник цеха, осторожно поставил кружку и зашагал по площадке.

— Быстрее! Бегом! — кричат ему уже все, кто поблизости.— Шевелишься, как карась в тине.

Наконец, подошел он к летке, где уж все ослабли от неимоверных усилий, скинул суконную робу и, взяв кувалду, медленно, будто нехотя, размахнулся. Подручные замерли, Малышев и Бубнов напряглись, ожидая чуда. У Молодцова в руках силища страшная, бил он в ломик точно, и часто одного его удара было достаточно. Сейчас тоже так вышло. В летке сверкнуло, пламя метнулось вдоль желоба, и металл, искрясь, набирая скорость, рванулся в ковш.

Федя Молодцов отбросил кувалду, сказал с хрипотцой подручным: «Слабаки!» и, накинув на плечи спецовку, удалился.

Бубнов закричал глуховатому Феде в самое ухо:

— Молодчага!

Все вздохнули свободно: плавка удалась. Мастер Бубнов вынул из кармашка часы, постучал ногтем по циферблату:

— За семь часов и пятнадцать минут сварганили плавку. Скоростная, как ни крути…

И только взялись заправлять заднюю стенку, откосы и пороги печи, бросая лопатами магнезит, как тут же все приостановилось на миг: взоры обратились на человека, поднявшегося по лестнице на верхнюю площадку. Темно-синее пальто с каракулевым воротником, аккуратная шапка чуть сдвинута на лоб, чёрные усы ухожены, делают лицо строгим и неулыбчивым. Многие давно знали его.

— Нарком в цехе! — передавалось с площадки на площадку, и слова эти облетели весь цех. И всюду люди, работая, урывками бросали взгляды на верхнюю площадку, где у третьего мартена остановились И. Ф. Тевосян и начальник цеха С. И. Малышев. Оба невысокие, только Иван Фёдорович грузноват, в движениях вроде медлителен, а Сергей Иванович с виду легкий, как перышко, в неизменной синей куртке, брюках, заправленных в сапоги, горячо говорил что-то наркому.

Тевосян посмотрел сквозь синее стекло в деревянной оправе в печь, кивнул удовлетворённо и направился к желобу, видно, узнать, в каком состоянии, заодно сверху скинуть взглядом канаву с рядами изложниц.

Мы, два недавних фэзэушника — Мишка Яговитин и я, измазанные белой огнеупорной глиной, мокрые, как мыши, только-только заправили желоб и отошли от него, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Ого! Да у вас все готово! — сказал Тевосян, глянув на желоб, замытый жидким стеклом.

— Бригады каменщиков у нас сильные, — отозвался Малышев и продолжил, видно, прерванный на площадке разговор:

— На днях третью печь на капитальный ремонт остановим.

— Вижу, на ладан дышит.— И Тевосян вернулся на площадку, которую побрызгали водой, и парок над ней поднимался, как над росной луговиной. Чувствовалось, нарком доволен. Цех действительно не заслуживал упрёков. Тогда с гордостью говорили: из наших мартенов впервые в стране начали выпускать марки стали, которые ранее варили только в электропечах, а они в ту пору были невелики, горшками их окрестили. Двенадцать тонн одна плавка, а две наши печи давали по 60 тонн, ещё две — по 120. Но дело даже не в этом. Оборонные заводы требовали металл самых прочных марок и как можно больше. Перейти на выпуск легированной электростали в мартенах — смелый по тому времени шаг, одобренный партийными органами и Наркоматом чёрной металлургии; увеличение выпуска этого металла после того, как он стал выплавляться в мартенах, и не только в Златоусте, сразу двинуло дело вперед. Эта инициатива была высоко оценена: группе работников завода, в том числе и начальнику нашего цеха С. И. Малышеву, присвоили звание лауреатов Сталинской премии СССР.

На каждом участке был тяжёлый труд, люди недоедали, недосыпали, сутками не уходили из цехов, каждая остановка агрегата воспринималась как великая беда, и лозунги со стен кричали, призывая скорее ликвидировать простой, восполнить недобор. Но из всех участков самым тяжёлым казался тот, где по соседству с нашим цехом с помощью абразивных кругов на электроприводе зачищали стальные заготовки. Визг и скрежет, искры и пыль заполняли это отделение. Сотни женщин, в основном жёны фронтовиков, самоотверженно работали здесь. Знали: металл идёт на помощь мужу, отцу, брату, туда, где кипят сражения и льется кровь.

Одна смена уходила на отдых, другая бралась за дело. Женщины, надев маски, надвинув очки на глаза, склонялись над заготовками. Иногда прибегали и метались у окон этого отделения ребятишки. Приплюснув носы к пропыленному стеклу, искали голодными глазёнками своих матерей. А они, увидев их, подходили к окну и, отодвинув стекло, совали им свёртки в плотной бумаге — остатки своего спецобеда. Махнув детям рукой, кричали что-то и снова торопливо шли на свое место. А краны подвозили и подвозили заготовки и потом, готовые, очищенные, связками волокли их к вагонам, которые подкатывали к цеху, и не было этим вагонам конца…

Как только цех перешел на выпуск электростали, мастер Иван Архипов, человек смелый и опытный, дал о себе знать ценным почином. Он заверил, что намерен каждую плавку выдавать по заданному химическому составу. Эта означало: весь металл пойдет только по заказам.

Иван Архипов на оперативках объяснял:

— Как у нас до сих пор было? Надо добавить в расплав триста килограммов марганца, а где он? Его приготовленного нет. А плавка не ждёт. Вот я и говорю, надо заранее, кучками от ста до пятисот килограммов заготовлять марганец, титан, хром, никель. Скажем, требуется добавить хрома или марганца, а он у вас уже взвешенный, рядышком лежит, бери — и в печь. И ещё: ферросплавы будем загодя прогревать, чего тоже раньше не делали. Хлопотно? Но зато надежно — попадание в химический анализ обеспечено.

Хорошо отладил мастер эти операции. Сталеварские бригады поняли ценность его предложения и потом уже не отступали от заведенного порядка, и это подняло качество металла. А Иван Архипов на фронт ушёл: был он знатным металлургом, стал артиллеристом высокого класса.

Мартеновские печи по тепловым параметрам были в то время малопроизводительны, работали на мазуте, но на это не оглядывались, непрерывно совершенствовали процесс сталеварения, старались исключить из него и трудоемкие операции. Тут нельзя не вспомнить сталевара Ивана Панкова. Он нашел простой, но эффективный способ скачивания первичного шлака из печи. Операция эта изнурительна: на длинный стальной прут насаживается деревянная плаха, и три-четыре человека выгребают — скачивают шлак в приставленные к окнам печи чугунные коробки.

Иван Панков все переиначил. Он «наводил» шлак после расплава, давал в печь руду и несколько минут держал ванну под факелом, а затем выключал мазут, и шлак, поднявшись, как опара, шел самотёком в коробки.

— По тем временам это было великое дело,— рассказывал бывший начальник смены М. Г. Брюнеткин, с которым мне недавно довелось встретиться. Михаил Георгиевич 43 года проработал в мартеновских цехах, много лет возглавлял мартеновский цех на Челябинском металлургическом заводе, был здесь главным сталеплавильщиком. Не всё сохраняет память человека, поэтому я уточнил: какие были самые трудные моменты в ту пору?

Михаил Георгиевич сказал сразу:

— Помнишь, цех стоял несколько дней без мазута? Пустой, серый, глухой, будто мёртвый. Тогда нам сообщили: немцы перерезали нефтяную магистраль, возник серьёзный сбой в подаче топлива. И тогда в Баку полные цистерны снимали с колес и отправляли через Каспийское море до Красноводска, а потом по железной дороге — на Урал. Этим и выручили нас…

Михаил Георгиевич сидел некоторое время молча, потом снова заговорил не спеша:

— Для меня лично выпал один тяжелейший месяц. Тогда я ещё мастером был. Случилось так, что один за другим свалились от переутомления и болезней многие мои коллеги. Остались только Георгий Волков, помнишь, тот богатырь, чуть ли не самый высокий в цехе, и я. Двенадцать часов один на четырёх печах отработаешь — в глазах темнеет. Сменит меня Волков и тоже двенадцать часов ведет плавки. Обеды нам прямо на площадку приносили. Как мы с ним выдержали — и сейчас чудом кажется. Ну, а потом к нам сталевары из Сталинграда приехали, с других южных заводов. Подмога была кстати.

И. Пайвин, рабочий Златоустовского металлургического завода.

Из книги «Златоуст — фронту», 1-е изд., 2000 г.