Монастырская церковь в Златоусте
Было время, когда нынешняя Свято-Троицкая церковь в Закаменке носила совсем другое имя — Никольская. С таким именем ее освятили в 1916 году, когда окончилось достаточно продолжительное строительство (возводилась она где-то 6–7 лет). И жила церковь под опекой своего небесного покровителя — святителя и Чудотворца Николая — до конца двадцатых годов.
Старожилы утверждают, что еще раньше на этом месте тоже был то ли храм, то ли часовня, да сгорело это строение, и стали тогда возводить деревянную церковь. Правда, в документальных источниках такой преамбулы нам обнаружить не доводилось, зато названий у этой церкви встречалось там немало: кроме Никольской еще и кладбищенская, единоверческая или православно-старообрядческая, монастырская.
Все эти определения небезосновательны. «Кладбищенская» эта церковь потому, что вокруг нее действительно было кладбище. Второе название характеризует то направление в православии, которого придерживались ее прихожане. А монастырская она потому, что была при ней единоверческая женская обитель во имя Тихвинской иконы Божией Матери. Хотя статуса монастыря община так и не получила, поскольку годы ее становления и жизни пришлись на время воинствующего атеизма — условие, мягко говоря, не самое благоприятное для расцвета монастырей.
Община была очень небольшая. В списке Никольско-Тихвинской единоверческой женской общины за апрель 1922 год значатся: один священник — Василий Степанович Глинин, монахиня-настоятельница Анастасия Павловна Кушнова, псаломщица Мария Семеновна Матвеева (подписывалась Маргарита Матвеева, вероятно, это ее имя после пострига). Обязанности церковного старосты исполняла еще одна насельница обители — Татьяна Николаевна Морозова (имена и отчества даны так, как они занесены в светском делопроизводстве. — Л. З.).
Насельницы, да и сам батюшка, жили в кельях, скорее всего, того небольшого деревянного дома, который сохранился по сей день и очень выделяется среди деревянных частных домов своим непривычным вытянутым видом. Старожилы района Закаменки рассказывают, что из келий монашек потом выселили и они жили одно время прямо при церкви, а в их доме поселился милиционер.
В сведениях об этой общине против каждой фамилии указано еще, каким полезным трудом (кроме «бесполезного», то есть молитвы) занято их время. Батюшка, записано, занимался переплетом, а все насельницы во главе с матушкой-настоятельницей рукодельничали. Эти сведения — не анкета про хобби, как может показаться, и не забота о гармоническом развитии личности. Это — «кто не работает, тот не ест!». За тунеядство можно было и «загреметь».
Еще в этом списке есть фамилии секретаря и члена церковно-приходского совета (они жили уже в своих домах неподалеку). Первый носил такую же фамилию, как и одна из насельниц, — Матвеев Георгий Дмитриевич, а другой Яков Александрович Петров.
Прихожан в единоверческой Никольской было, по сравнению с другими храмами, немного. По сведениям административного отдела окрисполкома на 1 апреля 1928 года их насчитывалось всего 348 человек.
Вообще-то, число это совершенно нормальное и для того времени, и для этого особенного храма. Во-первых, вспомним вместимость закаменской церкви. Во-вторых, Не нужно забывать, что это церковь, хоть и православная, но, если так можно сказать, «узкого направления» — единоверческая. А в-третьих, монастырские церкви вообще нередко «проигрывают» по численности перед обычными приходскими, поскольку монастырские службы долгие, не каждый решится их выстаивать.
Тем не менее, эти вполне закономерные численные «показатели» понимались атеистическими властями по-другому: церковь пустует, влачит жалкое и даже нищенское существование, а вокруг нее бегают дети, которые вполне моли бы здесь заниматься.
И разворачивается соответствующая работа. Устраиваются рейды проверок численности прихожан (как можно понять из материала — в будни, на вечерних службах). Формируется общественное мнение.
Впервые закаменскую церковь прикрывают в апреле 1926 года. Второго апреля составлен акт обследования кладбищенской Никольской церкви, резюме которого гласит: здание признать безопасным, как новое, но церковь закрыть впредь до производства ремонта. Да еще и под расписку о недопущении служб. (Какая трогательная забота властей об условиях для молящихся и об интерьере «гнезда контрреволюционных элементов»!).
Наверное, надеялись на то, что ремонт три «божиих одуванчика» не осилят. А они тут же собрали своих «несуществующих» прихожан и записали в протоколе собрания общины (от 11 апреля 1926 года): решили — немедленно приступить к ремонту, а средства изыскать добровольной подпиской.
Надо полагать, что немало нашлось добровольцев среди «сотен и сотен рабочих, требующих немедленного закрытия монастырской церкви для организации школы», потому что похорошевшая и пахнущая свежей краской на укрепленных полах церковь открывается вновь. Воистину — худа без добра не бывает.
Оправившись от радости за улучшенные условия существования пережитков прошлого, власти вновь предприняли наступление на очаг «поповского дурмана». И к 1928 году работа уже кипит вовсю. Статьи в «Пролетарке» следуют одна за другой: 2-го октября, 6-го, 18-го... «На собраниях, созываемых инициативой ячеек ВКП (б)», «не одна сотня златоустовских рабочих высказалась за передачу под школу церкви, находящейся в Закаменке. Горсовету надо поторопиться с разрешением этого дела, так как всякая затяжка с вопросом влияет на активность рабочих...» — бьет в набат пресса.
Последняя фраза газетного выступления недвусмысленно говорит о том, что организаторам трудно долго держать массы в напряжении, устают они от праведного гнева.
И горсовет внял призывам «Куй железо, пока горячо!». Быстро собраны все необходимые материалы для возбуждения ходатайства перед вышестоящими инстанциями о передаче монастырской церкви под школу. На заседании златоустовского окрисполкома от 26 апреля 1929 года ходатайство удовлетворено, а вскоре это постановление утвердил и Урал-совет.
Была ли в церкви устроена школа, нам неведомо. Во всяком случае, листая газеты и документы того времени, не приходилось натыкаться на материалы об открытии или работе школьного учреждения по этому адресу. И посему очень сдается мне, что все разговоры о школе были тем благородным мотивом, на волне которого поддерживалась необходимая активность масс, и с помощью которого было покончено, наконец, с еще одним «очагом мракобесия», на котором варится «духовная сивуха».
Эти печальные выводы позволяют сделать и документальные источники, в которых здание бывшей монастырской церкви на первое апреля 1939 года значится переоборудованным под клуб1. Впрочем, есть еще и живые свидетели того времени, когда с церковного амвона закаменской церкви выступала клубная самодеятельность. Да не долго видно плясалось на такой сцене, вскоре клуб тоже уже бездействовал.
Закаменскую церковь открыли вновь в войну, когда до победы еще оставался долгий год ожидания. Во всяком случае, в документах зафиксировано, что «в Златоусте официально зарегистрирована и функционирует с апреля 1944 г. одна православная Свято-Троицкая церковь». (Договор о передаче здания общине подписан 5 апреля 1944 г.). Собрали кое-что из музея да из театра, где уцелевшие храмовые реликвии служили в качестве антуража. (Тут уж надо сказать спасибо властям, это их распоряжением вернулись церковные предметы на свое законное место). Но отделывать церковь и по-настоящему обустраивать начали уже после войны.
...Тогда вернулся домой, в родной Златоуст, танкист офицер-орденоносец Сергей Николаевич Кондратьев. До войны он работал в художественной мастерской, а после рекламистом в лучшем кинотеатре города «Ударник». Однажды его вызвали в органы госбезопасности и отдали приказ: добровольно потрудиться над росписью и обустройством... Свято-Троицкой церкви!?
Вот такое это было «странное» сталинское время. Более полутора лет ходил красный офицер в церковь на работу. По его эскизам выполнен иконостас нынешней Свято-Троицкой церкви, устроены хоры и купол. Его рукой списаны многие иконостасные и настенные сюжеты. Водителями ему в этой совершенно незнакомой работе стали настоятель храма о. Тимофей и церковный староста Сыромолотов. Они ему и подбирали всю тематику и образцы, какие можно было найти в то время, и с которых он со всем тщанием «срисовывал сюжеты».
Такая помощь церкви со стороны властей не афишировалась. Это было секретное задание. Когда городская газета нащелкала задиристый фельетон о том, что орденоносец-фронтовик подался в богомазы, он пришел искать защиты туда, где ему дали это задание. Его визиту не удивились и успокоили: разберемся, газете достанется, но опровержений не жди... Горячими молитвами маленькой монастырской общины да еще, видно, слезами овдовевших солдаток храм этот не только возродился, но и выстоял во вторую волну разрушений, обрушившуюся на Церковь по времена «мягкой» хрущевской оттепели.
А открывшаяся вскоре после войны Свято-Симеоновская церковь (в районе вокзала) не устояла. На ее «костях» в 1960–62 годах выстроили кинотеатр «Комсомолец», который, впрочем, просуществовал относительно недолгое время, потому что к началу 1990-х годов был уже мало посещаем и совсем, наконец, закрыт.
От Троицкой же церкви, как цвета из радужного спектра, отделились в конце девяностых годов общины новых православных храмов града святого Иоанна Златоуста.
А как же с переименование храма? Почему вдруг Никольская церковь стала Свято-Троицкой? Точного, подтвержденного документальными источниками, ответа мы дать не можем. Однако ясно, что с закрытием Никольской церкви закончился в Златоусте период развития православного старообрядчества или единоверия.
Не трудно догадаться, почему единственный вновь открывающийся храм назвали в честь Живоначальной Троицы (живое начало всему) и в память погибшего красавца-собора — главного, кафедрального храма Златоуста. Вечной гордости его и вечной боли. Свято-Троицкий храм стал как бы его преемником. И до сих пор только в этой церкви стоит перед Царскими вратами жезл — признак епископской власти. И только здесь поют «Испола эти деспота».
Монастырская церковь прожила жизнь суровую, монашескую, а для монаха — удивительно ли менять имя? Впрочем, Никола Чудотворец никуда, кажется, и не уходил из этого храма. Вместе с Божией Материю он и до сих пор встречает всех прихожан с одного из четырех самых больших и главных образов храма. И это совсем не случайно.