В то время я работал токарем на заводе им. Ленина, в цехе № 14. Многие опытные станочники кто добровольно, кто по мобилизации ушли на фронт, их заменили подростки, женщины. Положение усложнялось ещё и тем, что завод спешно перестраивался на выпуск военной продукции. Уже в конце июля все предприятия и учреждения перешли на двенадцатичасовую рабочую смену; были отменены выходные и отпуска.
Наш город в те дни стал походить на бивак: днем и ночью прибывали эшелоны эвакуированных с запада. Местные жители потеснились, предоставляя угол целым семьям. Как с родными, делились пищей и одеждой.
С фронтов шли тревожные вести. Что же будет? До каких пор ещё отступать нашим? Эти вопросы тревожили каждого. Сомнения рабочих в те трудные времена рассеивали агитаторы: во время обеда читали новости по стране и с фронтов, вселяли надежду в скорую перемену положения. Убеждали нас, что победа куется здесь, в тылу, нашим ударным трудом.
Наша отдельная моторазведрота 3-го Украинского фронта вступила в бой 16 декабря 1944 года совместно с кавалерийским корпусом и танковым подразделением во внешнем кольце войск окружения Будапешта, с выходом и соединением со 2-м Украинским фронтом западнее Будапешта. Замкнув кольцо окружения, мы получили 30 декабря 1944 г. приказ выйти из боя и сменить расположение. Наши группы действовали по всему фронту.
На марше в ночь на 1 января 1945 года мы узнали, что армада немецких танков внезапным ударом захватила штаб одной из дивизий, прорвала фронт и устремилась к Дунаю. Связь была нарушена, немцы захватили 6 постов ВНОС. Прибыв к месту назначения — селу Польфе, мы установили, что оно уже занято немцами. Немецким танкам до штаба фронта, расположенного в селе Величке на правом берегу Дуная, 30—45 минут хода. Наш нарочный — старшина на мотоцикле проскочил и доложил командующему фронтом Толбухину обстановку, получил от маршала приказ — штаб переправляется на левый берег Дуная, вам на правом берегу земли нет.
— Мама здравствуй! — Мария Никитична как несла, так и выронила из рук посуду!
Она ждала возвращения сына из госпиталя только завтра. Но знала и ту горькую правду, что он глух и нем. И вдруг — «Мама»…
— Мама, это же я, Ваня! — поняв её состояние, повторил стоявший на пороге Иван Дмитриевич Лисицын. И, опираясь на костыли, подошёл к матери. Так они встретились — мать и сын, воскресший из мёртвых.
Воскресший… Он был заживо похоронен в блиндаже, в который попал снаряд. Только планшет был виден из земли. Он пролежал три дня. А когда его обнаружили, Иван не подавал признаков жизни. Это случилось уже через неделю после Победы под Кенигсбергом.
Он лежал, закованный в гипс. Отнялись слух и речь. Только порою открывались глаза и безразлично смотрели на белый потолок палаты. Медики Кисегачского госпиталя сумели срастить раздробленные кости, вернуть речь и слух. Шёл 1949 год…
Я много слышал о подвигах бывшего командира И. Д. Лисицына. Но поговорить с ним всё не приходилось. И вот недавно Иван Дмитриевич зашёл к нам в строительное управление, чтобы позвонить в пионерский лагерь, где он сейчас работает.
Весна 1942-го. Тяжёлые бои на Волхове. Трудно кавалерийскому корпусу генерала Гусева: 18-километровый коридор позади становится всё уже и уже. Нашему танковому батальону из 5 тяжёлых танков КВ-3, укомплектованных экипажами всего на 80 процентов, да и то из бывших рабочих и колхозников Челябинской области, приказано расширить коридор.
Вырываемся на небольшую площадку, свободную от леса. Под танком — взрыв. Чуть развернувшись, он замирает на месте. Один за другим следуют удары в башню, словно бьют огромными молотами.
Командир танка, кадровый лейтенант (фамилию, к сожалению, не помню) открывает люк, и тут же — удар, люк сорван, а вместе с ним оторваны пальцы левой руки. Кричу младшему водителю:
Два наших танка требовали капитального ремонта, и мы погнали их своим ходом до станции Малая Вишера, чтобы по железной дороге отправить на завод.
Вокруг все разбито и выжжено. Только однажды мы встретили огибаемое речкой, совершенно целое, красивое село. На главной улице, недалеко от церкви, у большого дома на скамейке сидели старик и девочка лет 15—16. Мы остановились, просим воды напиться, а дед говорит:
В ночь с 6 на 7 ноября наш теперь уже 4-й гвардейский полк прорыва переправлялся через Дон. Шел дождь со снегом. Мы, командиры танков, шли впереди своих машин, прикрывая ладонями свет переносных ламп, показывая дорогу к переправе. Плащ-палатки покрылись льдом.
Чтобы противник не обнаружил передвижения, гремела наша артиллерия.
7 ноября мы узнали, что в Москве проходило торжественное заседание, посвященное 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, и Верховный Главнокомандующий сказал, что «наступит и на нашей улице праздник».
19 ноября он наступил.
Под гром артиллерии и залпы «катюш» мы вышли из укрытий, поднялись на возвышенность в ринулись в бой, к Сталинграду.
Нашему полку суждено было сжимать кольцо окружения, уничтожая противника.
Из однополчан по тем боям запомнился командир роты капитан Павел Сергеевич Сибиркин — душа роты, отчаянный, казалось, до безрассудства человек.
Позже мы поняли: это было не безрассудство, а мужество и ответственность за выполнение боевой задачи, за технику, за людей.
Война есть война. Из нашей роты остался целым один мой танк с буквой «М» на башне. Отдыхали мы в Дмитриевке.
Среди остатков нашей роты находился новенький — лейтенант Червяков. Как-то раз капитану Сибиркину пришёл приказ: нашему единственному танку идти в район Карповки и там вместе с другими танками вступить в бой.
Лейтенант Червяков стал просить ротного, чтобы разрешил моей «Марусе» в бой идти. Укомплектовали ему экипаж, и ушла наша «Маруся» под Карповку.
На другой день пришёл наш капитан из штаба полка хмурый. «Смотрите, — говорит, — на него, он в рубашке родился». Сам показывает на меня. Потом поцеловал меня и проговорил: погибла вместе с экипажем…».
Я не заплакал, а как-то сдавленно зарыдал.
Весной 1944 г. получили в Челябинске новые танки ИС-122 и снова в путь-дорогу.
На рассвете в дымке показался Ленинград. Разгружаемся на станции Тосно, а дальше — своим ходом.
Прорвать с ходу сильно укрепленную полосу обороны противника не удалось. Впереди в шахматном порядке — множество трёхгранных глыб, которые танк отодвигает в стороны гусеницами. Отодвинул несколько, а на следующую сел днищем. Если удалось пройти этот ад огня и камня — тут же в несколько рядов торчат толстые столбы проволочного заграждения. Приказ — отойти. И взялась за работу наша авиация. Кажется, нигде не видел столько самолётов с нашей стороны. Накрыли бомбовым ударом. На месте укреплений всё вверх тормашками.
Видавшие виды участники войны с белофиннами — и те были поражены. Куда там, говорят, линии Маннергейма, здесь почище.
Идём впереди полка. Показалась речка — небольшая. Мы проскочили, потом «тридцатьчетвёрка» соседей, а следом — взрыв. Третий танк моего взвода застрял в воде, и полку пройти негде. Докладываю по рации, но командование приказывает: только вперёд, на шоссе!
Гоним вперёд, а по танку словно тысячи дятлов долбят. «Тридцатьчетвёрка» накренилась и встала. Из неё выпрыгнул человек и — в кювет. По кожаной куртке узнал майора из 1-й бригады.